Дань уважения Владиславу Крапивину
читать дальшеДень не задался с самого утра. Мамка, собираясь стирать, полезла в кладовку и за корзиной с бельем увидела мой дневник, который я прятал целую неделю. Конечно же, мне влетело. Этим самым дневником промеж лопаток. А кому бы не влетело за двойку в четверти по математике. Поэтому я решил слинять из дома пораньше, не говорить, что отменили первые три урока. А то ведь припрягут по полной программе – помоги матери белье развешать (лежало бы себе в корзине, глядишь, и дневник бы на глаза не попал), вынеси горшок за Мишкой (и сколько в этом карапузе помещается!). Пусть он сам свой горшок выносит…или отчиму отдает. А этот тоже хорош – не груби матери, помоги матери. Будто я сам не знаю, что мне делать. Она ведь моя мать, а не его!
В общем, вышел я из теплого дома под холодный моросящий дождь, закинул ранец под горку во дворе и побрел, куда глаза глядят. Настроение было отвратительное. Свинцовые тучи затянули небо, делая серый пасмурный день абсолютно безрадостным. Я шел, представляя, как на пустыре за городом, возле лесочка вырою себе землянку, до первого снега натащу туда продуктов – колбасы, тушенки, хлеба, конфет, а как снег ляжет, схоронюсь в землянке, вот тогда пусть ищут. Раз я такой плохой, пусть без меня горшки выносят. А когда продукты кончатся, буду охотиться в лесу. А что, рогатка у меня крепкая, если хорошо прицелиться, можно прямо в глаз попасть зайцу там или белке. Или птицу какую сбить.
Так вот шел, думал, глотая злые слезы, как в землянке один жить буду, и не заметил, что очередная неприятность поджидает меня за поворотом. Там стоял Лешка Хвост со своей компанией. Ничего хорошего от них ждать не приходилось. Лешка учился на год старше меня – в четвертом классе. Он уже курил взатяг и сквозь зубы цедил такие словечки, от которых уши полыхали как костер в ночи. И компанию он подобрал себе под стать. Эх, заметь я их пораньше, можно было бы проскочить переулками, но, как говорится, не везет, так не везет.
- Опаньки! Это кто же тут у нас ходит? Что за цыпленочек отбился от мамки?- дурашливым голосом загнусавил Леха.
- Сейчас мы ему клювик начистим!
- Ага! И перышки повыдергиваем.- Вторили ему дружки.
Я не стал дожидаться, когда, пока они мне начнут чистить клюв и дергать перья. Рванув через дворы, я бежал, разбрызгивая вязкую слякоть, оставив преследователей позади себя. Ловко увернувшись от камня, просвистевшего буквально в нескольких сантиметрах от моего плеча, я понял, что на пустыре мне от них не спрятаться и решил переждать в старой заброшенной церквушке, пока они не потеряют ко мне интерес.
Осторожно подкравшись к заколоченному досками окну, я тихонечко отодвинул одну из них и, извиваясь ужом, вполз внутрь, умудрившись оцарапаться и от колена до самого низа разорвать школьные штаны. Совсем новые. Мамка в этом году купила костюм, сказала – до пятого класса. Ох, и достанется мне опять! Горела расцарапанная нога, глаза жгло от невыплаканных слез. Какой несчастливый день. Сначала дневник, потом Хвост со своей свитой, теперь еще и это. Я упивался жалостью к себе. Бедный я несчастный, ни кому-то на этой земле не нужный. Отец бросил нас, когда меня еще на свете не было, а у матери сейчас новая семья, новый сын. Мишка-то когда вырастет, поди, не будет хватать двойки и рвать штаны. Ну и пусть. А я вот сейчас лягу прямо на пол, замерзну, простужусь и умру. И пусть потом мамка голосит, что не хотела меня больно дневником стукнуть, а Хвост со своей компанией станут прощения просить, да не у кого будет.
Минуты бежали, складываясь в часы. Я лежал на полу, разглядывая от нечего делать потрескавшиеся стены с облупившейся штукатуркой. Обшаривая глазами разводы на стене, я думал, как долго я здесь буду лежать. Ведь ни кто не знает, что я здесь, что я прячусь в этой церкви. Надо бы знак какой оставить. Привяжу ка я шарф к решетке на окне, кто-нибудь увидит его, заглянет внутрь и найдет меня. И тогда все поймут. Что поймут?...не важно. Поймут, и все. Я встал, потянулся руками к решетке и начал привязывать шарф. Руки быстро устали, а в глазах зарябило от яркого солнечного луча, пробившегося сквозь серые тучи. Я проследил за ним взглядом и от ужаса брякнулся на пол. Со стены на меня смотрели глаза.
Это были не злые глаза. Они смотрели ласково и печально. Я пригляделся и понял, что это часть иконы, написанной прямо на стене. Луч света, пробившийся сквозь пыль и полумрак, осветил лик Мадонны с младенцем на руках. Младенец цеплялся ручками за плечи матери, а она смотрела на мир грустно и настороженно, нежно прижимая сына к сердцу, словно опасаясь, что кто-то может обидеть ее малыша. Так мамы всего мира переживают за своих детей – нетерпеливых шалунов и упрямых бутузов. Переживают и надеются, что их чадо избежит несправедливости, обиды и глупых ошибок. И любят, не смотря ни на что. Любят, не требуя ничего взамен.
Ой, мамочка! Как же я мог придумать такое! Мамка будет плакать, искать меня, а я, свинья такая, буду здесь валяться и ждать, когда меня заметят! Стыд накрыл меня жаркой волной. Надо же, какая цаца – за дневник обиделся! А двойки получать ты не обиделся? Взметнувшись на подоконник, я осторожно вылез из окошка, спрыгнул на землю и побежал домой. Слезы раскаянья жгли глаза, а стыд подталкивал, заставляя бежать все быстрее и быстрее.
Забежав домой, я бросился к мамке, облапил ее и, уже не сдерживаясь, горько зарыдал.
- Мамочка, милая, прости меня! Прости меня, пожалуйста! Я сделаю все, что ты скажешь, я исправлю все двойки, я буду дежурить у Мишкиного горшка, ты только прости меня, мамулечка, прости, пожалуйста!
А мама обняла меня и сказала:
- Горюшко ты мое, где ж тебя целый день носило? Я так за тебя переживала, сынок.- И посмотрела на меня ласково и печально.
читать дальшеДень не задался с самого утра. Мамка, собираясь стирать, полезла в кладовку и за корзиной с бельем увидела мой дневник, который я прятал целую неделю. Конечно же, мне влетело. Этим самым дневником промеж лопаток. А кому бы не влетело за двойку в четверти по математике. Поэтому я решил слинять из дома пораньше, не говорить, что отменили первые три урока. А то ведь припрягут по полной программе – помоги матери белье развешать (лежало бы себе в корзине, глядишь, и дневник бы на глаза не попал), вынеси горшок за Мишкой (и сколько в этом карапузе помещается!). Пусть он сам свой горшок выносит…или отчиму отдает. А этот тоже хорош – не груби матери, помоги матери. Будто я сам не знаю, что мне делать. Она ведь моя мать, а не его!
В общем, вышел я из теплого дома под холодный моросящий дождь, закинул ранец под горку во дворе и побрел, куда глаза глядят. Настроение было отвратительное. Свинцовые тучи затянули небо, делая серый пасмурный день абсолютно безрадостным. Я шел, представляя, как на пустыре за городом, возле лесочка вырою себе землянку, до первого снега натащу туда продуктов – колбасы, тушенки, хлеба, конфет, а как снег ляжет, схоронюсь в землянке, вот тогда пусть ищут. Раз я такой плохой, пусть без меня горшки выносят. А когда продукты кончатся, буду охотиться в лесу. А что, рогатка у меня крепкая, если хорошо прицелиться, можно прямо в глаз попасть зайцу там или белке. Или птицу какую сбить.
Так вот шел, думал, глотая злые слезы, как в землянке один жить буду, и не заметил, что очередная неприятность поджидает меня за поворотом. Там стоял Лешка Хвост со своей компанией. Ничего хорошего от них ждать не приходилось. Лешка учился на год старше меня – в четвертом классе. Он уже курил взатяг и сквозь зубы цедил такие словечки, от которых уши полыхали как костер в ночи. И компанию он подобрал себе под стать. Эх, заметь я их пораньше, можно было бы проскочить переулками, но, как говорится, не везет, так не везет.
- Опаньки! Это кто же тут у нас ходит? Что за цыпленочек отбился от мамки?- дурашливым голосом загнусавил Леха.
- Сейчас мы ему клювик начистим!
- Ага! И перышки повыдергиваем.- Вторили ему дружки.
Я не стал дожидаться, когда, пока они мне начнут чистить клюв и дергать перья. Рванув через дворы, я бежал, разбрызгивая вязкую слякоть, оставив преследователей позади себя. Ловко увернувшись от камня, просвистевшего буквально в нескольких сантиметрах от моего плеча, я понял, что на пустыре мне от них не спрятаться и решил переждать в старой заброшенной церквушке, пока они не потеряют ко мне интерес.
Осторожно подкравшись к заколоченному досками окну, я тихонечко отодвинул одну из них и, извиваясь ужом, вполз внутрь, умудрившись оцарапаться и от колена до самого низа разорвать школьные штаны. Совсем новые. Мамка в этом году купила костюм, сказала – до пятого класса. Ох, и достанется мне опять! Горела расцарапанная нога, глаза жгло от невыплаканных слез. Какой несчастливый день. Сначала дневник, потом Хвост со своей свитой, теперь еще и это. Я упивался жалостью к себе. Бедный я несчастный, ни кому-то на этой земле не нужный. Отец бросил нас, когда меня еще на свете не было, а у матери сейчас новая семья, новый сын. Мишка-то когда вырастет, поди, не будет хватать двойки и рвать штаны. Ну и пусть. А я вот сейчас лягу прямо на пол, замерзну, простужусь и умру. И пусть потом мамка голосит, что не хотела меня больно дневником стукнуть, а Хвост со своей компанией станут прощения просить, да не у кого будет.
Минуты бежали, складываясь в часы. Я лежал на полу, разглядывая от нечего делать потрескавшиеся стены с облупившейся штукатуркой. Обшаривая глазами разводы на стене, я думал, как долго я здесь буду лежать. Ведь ни кто не знает, что я здесь, что я прячусь в этой церкви. Надо бы знак какой оставить. Привяжу ка я шарф к решетке на окне, кто-нибудь увидит его, заглянет внутрь и найдет меня. И тогда все поймут. Что поймут?...не важно. Поймут, и все. Я встал, потянулся руками к решетке и начал привязывать шарф. Руки быстро устали, а в глазах зарябило от яркого солнечного луча, пробившегося сквозь серые тучи. Я проследил за ним взглядом и от ужаса брякнулся на пол. Со стены на меня смотрели глаза.
Это были не злые глаза. Они смотрели ласково и печально. Я пригляделся и понял, что это часть иконы, написанной прямо на стене. Луч света, пробившийся сквозь пыль и полумрак, осветил лик Мадонны с младенцем на руках. Младенец цеплялся ручками за плечи матери, а она смотрела на мир грустно и настороженно, нежно прижимая сына к сердцу, словно опасаясь, что кто-то может обидеть ее малыша. Так мамы всего мира переживают за своих детей – нетерпеливых шалунов и упрямых бутузов. Переживают и надеются, что их чадо избежит несправедливости, обиды и глупых ошибок. И любят, не смотря ни на что. Любят, не требуя ничего взамен.
Ой, мамочка! Как же я мог придумать такое! Мамка будет плакать, искать меня, а я, свинья такая, буду здесь валяться и ждать, когда меня заметят! Стыд накрыл меня жаркой волной. Надо же, какая цаца – за дневник обиделся! А двойки получать ты не обиделся? Взметнувшись на подоконник, я осторожно вылез из окошка, спрыгнул на землю и побежал домой. Слезы раскаянья жгли глаза, а стыд подталкивал, заставляя бежать все быстрее и быстрее.
Забежав домой, я бросился к мамке, облапил ее и, уже не сдерживаясь, горько зарыдал.
- Мамочка, милая, прости меня! Прости меня, пожалуйста! Я сделаю все, что ты скажешь, я исправлю все двойки, я буду дежурить у Мишкиного горшка, ты только прости меня, мамулечка, прости, пожалуйста!
А мама обняла меня и сказала:
- Горюшко ты мое, где ж тебя целый день носило? Я так за тебя переживала, сынок.- И посмотрела на меня ласково и печально.
@темы: мои фанфики и драблы;